Лет в 15 я сочинил первое свое стихотворение и сам поразился той легкости, с которой оно сочинилось. Про смерть, любовь и одиночество, как положено. В следующие пару месяцев я заполнил подобными стихами школьную тетрадку в клеточку. Помнится, у меня была даже норма выработки – я писал по одному стихотворению каждые два дня. Затем, переписав их в другую тетрадку аккуратным почерком, я отправился в редакцию журнала Нева и был с позором изгнан – редакция не принимала рукописи в тетрадках в клеточку, стихи полагалось отпечатать на машинке. Проглотив обиду, я отправился к маме на работу и стал осваивать основы машинописи. Спустя неделю, я снова появился в редакции с кипой желтоватых листков. Формальные требования были соблюдены, стихи приняли и сказали приходить через пару недель. Выждав, я явился к редактору. Меня приняли, высмеяли и объяснили, что мне с моей подростковой лирикой ловить в серьезном журнале нечего – у них-де Солженицыны с Астафьевыми годами в очереди стоят, ждут публикацию. Сжалившись, впрочем, посоветовали, хихикая в окладистые писательские бороды, сходить в журнал Аврора – этим голодранцам все сгодиться. Я покивал, поблагодарил за науку и пошел в Аврору. О, там атмосфера существенно отличалась. Думаю, там прокатила бы не то что тетрадка в клеточку, но и исписанная фломастером салфетка. Редактор отдела поэзии, шумный, бородатый мужик с трубкой в зубах, принял меня как родного. Початый коньяк стоял на его заваленном бумагами и засыпанном пеплом столе. Он был уже слегка навеселе. Читая мои листки с рюмкой в руке, он хохотал и аплодировал, расплескивая коньяк во все стороны… Наконец, отобрав 3-4 наименее позорных стишка, он пообещал мне публикацию уже в следующем месяце. Я ушел окрыленным.
Прошел месяц, потом другой. Я наведался в редакцию и убедился что журнал-таки закрыли. Еще в течение полугода, проходя по Аптекарскому переулку я заглядывал в темные окна редакции. Спустя год я об этой истории позабыл. Попавшуюся под руку тетрадку в клеточку перечитал и в ужасе спрятал подальше – не дай бог, кто увидит, сраму не оберешься…
А спустя три года у меня дома прозвенел звонок. Главный редактор восставшего из пепла журнала Эдуард Шевелев обрадовал меня известием, что номер такой-то за 99-й, кажется, год подписан в печать и на днях увидит свет. Мои вирши будут напечатаны в рубрике «Дебюты»… Я умолял безжалостного редактора не позорить меня выпуском в свет этой белиберды или хотя бы убрать мое имя, но было поздно. Стихи под общим заголовком «На свет очей твоих…» стали достоянием общественности. Я вяло подумал о том, как бы уничтожить тираж, но, выяснив, что журнала нет в продаже и он распространяется по подписке и по библиотекам, махнул на это дело рукой…
Хороша ложка к обеду. Меньше года назад я начал писать свои заметки. И вчера на день рождения друзья преподнесли мне тираж изданной книжки с предисловием, послесловием, моим именем и фотографией на обложке. И хотя я предполагаю, что спустя сколько-то лет буду недоумевать, как можно было писать и тем более печатать всю эту чушь, сейчас я очень, очень счастлив…