Зимним февральским утром Галина Ивановна шла на работу. У метро Василеостровская на ступеньках Макдональдса сидела негритянка. Возвращаясь вечером, Галина Ивановна увидела ту же негритянку сидящей на тех же ступенях и уже слегка занесенной снегом. На глазах блестели слезы, негритянские губы что-то шептали… Выла метель. Прохожие обходили ее стороной.
Я сидел дома на кухне, в компании трех девиц, когда зазвонил телефон. Галина Ивановна силой притащила промерзшую, обалдевшую и ничего не понимающую негритянку к себе домой и отпаивала ее чаем. По каким-то обрывкам разговора, она поняла, что девушка говорит по-французски и позвонила мне. Я натянул пуховик и отправился – благо, недалеко.
У меня так себе французский – “Здравствуйте, меня зовут Серж, я учусь в пятом классе” – это да, это я могу почти без акцента. Дальше начинаются сложности. Оказалось, впрочем, что и негритянка продвинулась в своем разговорном французском не так, чтобы сильно дальше… Связности беседе это не добавляло. Так мой папа, усвоивший в советской послевоенной школе азы немецкого и изъяснявшийся осколками непонятно как засевших ему в память фраз (“Миша унд Гриша гейн шпацирен, Миша унд Гриша висен ганз гут!”) разговаривал с американским зятем, чье знание условно-немецкого происходило от того, что его бабушка, эмигрантка во втором поколении, пела ему колыбельные на идиш – обоим казалось, что чем громче они будут орать, тем понятнее будет собеседнику, по утрам они будили весь дом…
Кое-как удалось выяснить, что это чудо приехало из Москвы, из РУДН к какой-то своей новообретенной подружке из питерского университета. Должна была состоятся встреча на вокзале, но не состоялась – телефонов не было, звонить было некому, негритянка помнила только, что общежитие подружки находилось на Васильевском острове… Бедняга выглядела абсолютно беспомощной и откровенно напуганной. Ладно, думаю, переночует у меня, а утром пойдем по общагам искать спасения.
Дошли до моего дома, я открыл дверь, прошли на кухню. Несчастная девушка тихо ойкнула и отпрянула к стене – на кухне сидело трое девиц, в боевой раскраске, одетых несколько вызывающе – они как раз вернулись с каких-то танцев. Клубами плавал сигаретный дым. Подоконники были заставлены пустыми бутылками, недопитые стояли на столе. Из дальней комнаты, привлеченный шумом, вышел недопроспавшийся Али, в полотенце, обернутом вокруг чресел… Уроженка Сенегала отчетливо поняла, что она теперь рабыня в подпольном борделе. Я в данном контексте вполне мог сойти за сутенера.
Некоторое время ушло на то, чтобы втолковать пленнице, что она ошибается – девицам удалось сделать это даже не прибегая к французскому – с помощью жестов, улыбок, интонаций. Еще спустя час она даже рискнула выпить рюмку коньяка.
Утром мы с Али разыскали ее подругу – еще более черную, чем она сама. Сдали пленницу с рук на руки, выдохнули облегченно и пошли домой. Погода, вроде бы, налаживалась.